Я знала женщину, которая каждый день выбиралась из дома, имея такие болезни, при которых делать это — почти подвиг. Она с трудом открывала тяжелую дверь подъезда и неуклюжим шагом тихонько двигала к остановке, прижав к плечу старую сумочку.
Когда я однажды спросила эту женщину, куда она так настойчиво стремится в любую погоду, она просто ответила, что на нее рассчитывает утка. А увидев мою растерянность, улыбнулась и влюбленно добавила:
— Моя драная Шейла…
Оказалось, она с ходу назвала её так, вспомнив героиню какого-то иностранного фильма с таким же именем и той же степенью интеллигентной неряшливости, что откуда-то взялась у одинокой старой птицы с драным боком, неуклюже загребавшей воду в городском пруду.
Шейла потихоньку начала признавать немолодую женщину в куцей короткой курточке, хотя удивленно держалась поодаль, вероятно, имея опыт довериться раньше времени кому-то из странного племени бескрылых и двуногих…
Обе они были одиноки, обе не то, чтобы несчастны, но в той щемящей неприкаянности, которую обнаруживает каждый, кто перестал надеяться хоть на малую крупицу тепла и возможности рассчитывать на какую-то видимость этой жизни.
Женщина приносила поесть, утка приплывала принять её добро и быть за него благодарной. Одна говорила, другая слушала, наворачивая круги и кивая гладкой головкой. Одна крепла духом, другая здоровела телом… Любое исцеление возможно только там, где не только берут и не только отдают, друзья мои. И порой, даже если на тебя рассчитывает только утка в парке, это совсем немало для того, чтобы перестать думать, как бы из своей земной неприметности побыстрее уйти в тотальное неземное забвение. Так оно и вышло.
Вскоре у этой женщины появились и другие знакомые: добрые собеседники, обнаруженные в том же парке и имевшие за плечами такие же рюкзаки нерастраченных чувств, в которых очень долго никто не нуждался. Шейла улетела, но, как Карлсон, обещала вернуться. А новые друзья остались, потому что обмениваться теплом — это очень по-человечески…
_80x60_0f7.jpeg)
